Глава XVII
Путешествие с Асфоделиевым
Червонным золотом горели отдельные листочки на черных ветвях городских деревьев, и вдруг неожиданное тепло разлилось по городу под прозрачным голубым небом. В этом неожиданном возвращении лета мне кажется, что мои герои мнят себя частью некоего Филострата, осыпающегося вместе с последними осенними листьями, падающего вместе с домами на набережную, разрушающегося вместе с прежними людьми.
— Многим из нас мерещится прекрасный юноша, — произнес неизвестный поэт.
— Наконец-то я поймал вас. Все вы извращены, — раздался смех, — поэтому вас красивый мальчишка преследует.
Собутыльник неизвестного поэта повернул голову на бычьей шее, хлопнул круглой ладонью по коленку, улыбнулся полным лицом, поправил пенсне.
— Выпьем! — вскричал он. — Я только женщин люблю. Ни воображаемые, ни настоящие мальчишки меня не интересуют. А у женщин ручки-подушечки... Всю женщину я обсмаковать рад с макушки до пяточек.
— Вы, кажется, поэзией больше не занимаетесь? — спросил неизвестный поэт.
— Я теперь к одному издательству пристроился. Для детей программные сказки пишу, — ответил добродушный толстяк, поправляя пенсне. — Дураки за это деньги платят. Еще статейки в журналах под псевдонимом пописываю, — смакуя каждое слово, продолжал Асфоделиев. — Хвалю пролетлитературу, пишу, что ее расцвет не только будет, но уже есть. За это тоже деньги платят. Я теперь со всей пролетарской литературой на «ты», присяжным критиком считаюсь. Товарищ, еще бутылочку, — поймал он официанта за передник.
Тот лениво пошел за пивом.
— Вот бы сейчас на поплавок прокатиться... — умильно посмотрел в окно Асфоделиев.
Вышли. Извозчик ехал шагом по Троицкой.
— Отчего вы критических статей не пишете? — спросил Асфоделиев. — Ведь это так легко.
— По глупости, — ответил неизвестный поэт, — и по лени. Я ленив, идейно ленив и принципиально непрактичен.
— Барские замашки, — усмехнулся Асфоделиев. — Барские замашки в наше время бросить надо. Да вы все идиоты какие-то! — рассердился он. — Воли у вас к жизни совсем нет. Не хотите постоять за современность, не хотите деньги получать.
Неизвестный поэт положил руки на аметист:
— Ничего вы, мой друг, не понимаете, ползающее вы животное.
— Это я ползаю! — раздражился Асфоделиев. — Это вы на мои деньги напиваетесь и чушь городите! Жестокий вы человек, как не стыдно вам ругать меня.
Асфоделиев поднял плечи, стал вбирать воздух.
— Скука, пойду смотреть «Лебединое озеро», — поднялся неизвестный поэт, быстро простился с Асфоделиевым, хотел спрыгнуть с подножки.
— Куда вы? — спросил Асфоделиев.
— В Академический театр оперы и балета, — ответил неизвестный поэт.
— Извозчик, к Мариинскому театру! — поднялась туша в пенсне, снова села, обняла неизвестного поэта.
Извозчик направился по улице Росси.
— Ия предан был стихам, — плакался Асфоделиев. — Я. может быть, более всех на свете люблю стихи, но нет во мне таланта. — Он прижал неизвестного поэта к груди. Помолчали.
— Не понимаете вы в моих стихах ничего, и никто ничего не понимает! — усмехнулся неизвестный поэт.
— Что ж, вы нечто заумное? — удивился Асфоделиев.
— Заумье бывает разное, — ответил неизвестный поэт. — Я поведу вас как-нибудь к настоящим заумникам. Вы увидите, как они из-под колпачков слов новый смысл вытягивают.
— Это не те ли зеленые юноши в парчовых колпачках с кисточками, носящие странные фамилии? — удивился Асфоделиев.
— Поэзия — это особое занятие, — ответил неизвестный поэт. — Страшное зрелище и опасное, возьмешь несколько слов, необыкновенно сопоставишь и начнешь над ними ночь сидеть, другую, третью, все над сопоставленными словами думаешь. И замечаешь: протягивается рука смысла из-под одного слова и пожимает руку, появившуюся из-под другого слова, и третье слово руку подает, и поглощает тебя совершенно новый мир, раскрывающийся за словами.
И еще долго говорил неизвестный поэт. Но извозчик уже подъезжал к Академическому театру. Неизвестный поэт выскочил из коляски, за ним поднялась туша в пенсне и расплатилась с извозчиком.
В кармане у неизвестного поэта были: куча недописанных стихотворений, необыкновенный карандаш в бархатном мешочке и монетка с головой Гелиоса, какая-то старинная книжка в пергаментном переплете, кусок пожелтевших брюссельских кружев.
В ложе, почти против сиены, сидел Кандалыкин с Наташей Голубец и с компанией. Неизвестный поэт с достоинством поклонился, посмотрел направо: в одном ряду с ним сидел Ротиков, немного далее — Котиков, в первом ряду — Тептелкин и философ с пушистыми усами.
«Сегодня весь наш синклит собрался, — подумал он, — профсоюзный день, все мы достали бесплатные билеты от наших почитателей и знакомых».
Оркестр лениво заиграл, лениво поднялся занавес, лениво прошел первый акт.
В антракте Тептелкин трижды яростно прошелся мимо Константина Петровича Ротикова.
— Выродок, тоже ценитель искусства!
Глазки Кости Ротикова освещали румяные щеки, и крохотные жемчужные зубки смеялись.
Костя Ротиков поднялся и подошел к Тептелкину. Тептелкин, не смотря, поздоровался и прошел мимо.
В фойе Тептелкин заметил философа и неизвестного поэта, мирно беседующих на звезде паркета.
Неизвестный поэт посмотрел на Тептелкина, но Тептелкин прошел, будто бы его не заметил.