Миша Котиков поднял кресло с пациентом. Электрическая машина загудела, и на резиновой трубочке игла с зубчатым утолщением завращалась; электрический свет освещал потолок и мягко падал
вниз; лицо пациента было пронзительно освещено подвижной лампочкой. Через полчаса корень был вычищен и можно было надеть коронку.
Миша Котиков достал флакончик, зачерпнул немного жидкости стальным инструментиком, насыпал из двух флакончиков две кучки на толстое матовое стекло.
Он приготовлял пасту, и тут появились рифмы.
Но быстро сохнущая паста не позволяла ему на них сосредоточиться и требовала к себе внимания.
Михаил Петрович заполнил зуб пациента предохраняющим веществом, наполнил золотую коронку пастой и ловким движением надел ее на еле видные стенки зуба.
Стал держать двумя пальцами и смотреть в окно.
Теперь он на некоторое время свободен.
Котиков долго искал темы. «Нет для этого внешнего толчка», — вздохнул он. — Сейчас, — сказал он и вынул руку. Заглянул в рот. Коронка сверкала, как плоскогорье из чистого золота.
Обрадовался Миша Котиков и опустил кресло с пациентом.
Миша Котиков в восторге подошел к окну.
«Вот что мне надо было: золотое плоскогорье, один момент есть для стихотворения».
— Следующий, — приоткрыл он дверь.
Вошла домашняя хозяйка и стала охать.
— Какой зуб у вас болит?
— Передний, сынок, — раздалось из глубины кресла.
— Запущен, — внезапно пробасил Миша Котиков. — Придется удалить. Что ж вы раньше не пришли?
— Денег не было, только вчера племянник из Китая возвратился.
— Из Китая? — удивился Миша Котиков.
Миша Котиков мыл руки. Только что ушел, не закрывая рта, молодой человек с серебряной пломбой. Миша Котиков достал афишу из кармана:
— «Сегодня в 8 часов в Академии наук состоится лекция профессора Шмидта: „На островах Лиу-Киу“».
— Черт знает какое поразительное сочетание, — удивился Миша Котиков. — Вот то, что я ищу. Вроде пения соловья и мяуканья кошки. Вот бы в стихотворение вставить.
Он перетер инструменты, положил их в стеклянный шкафчик на стеклянную полочку и отправился домой переодеться.
Он надел единственные шелковые розовые кальсоны и носки в полоску, постукал себя по молодой груди, подошел к зеркалу.
— Я джентльмен, — осмотрел он себя, — меня зовут, меня хотят, я должен идти.
Он перечел письмо Екатерины Ивановны.
— Ну да, я знаю женщин, — снисходительно улыбнулся он.
По пути разразился весенний ливень. Михаил Петрович принужден был скрыться в первую попавшуюся парадную. Там он встретился с Троицыным.
Троицын, сияя, перечитывал измокшую записку.
Миша Котиков похлопал его по плечу.
— Меня преследуют женщины, — обратился Троицын к Мише Котикову, — просто я нарасхват.
— Должно быть, последствие войны, — объяснил Миша Котиков. — Мы, мужчины, теперь нарасхват.
Они, взяв друг друга под руку, прислонились к стене.
— Да, нас, мужчин, теперь мало, — растрогался Троицын. — А жаль, сколько прекрасных убито!
— А знаете, Александр Петрович считал женщин низшими существами, — высунулась на улицу голова Троицына.
— Как мне не знать этого! — выскочил на улицу Миша Котиков. — Слава Богу, я жизнь Александра Петровича подробно изучил.
Голова Троицына спряталась.
Котиков подставил руку под дождь.
Голова Троицына снова высунулась на улицу.
И вдруг, без перехода, молодые люди стали хвалить стихи друг друга. Причем Троицын хвалил неумеренно, Миша Котиков — умеренно.
— В ваших стихах дышит Африка, — говорил невидимый Троицын.
— Ну и ваши стихи прелестны, — отвечал снисходительно Котиков. — Они красивы, — как бы размышляя, продолжал он.
Дождь, хотя и мелкий, шел. Миша Котиков снова вошел в парадную. Но, несмотря на то что голова Троицына и фигура Миши Котикова пробыли под дождем недолго, их заметил стоящий в парадной напротив член коллегии правозаступников, выучивший некогда Петискуса наизусть и до сих пор писавший мифологические стихи. Он поправил воротничок и галстух, взял палку под мышку и перебежал в парадную, где укрывались настоящие поэты. Подобострастно он подошел к ним.
— Ах, — сказал он, — как мы давно не встречались! Я занят совершенно никчемными делами. Сегодня я защищал своего управдома. Почитаемте стихи, пока идет дождь.
Все трое, поднявшись на плошадку, стали, поочередно, читать стихи.
Троицын подвывал восторженно.
Михаил Петрович читал голосом Александра Петровича.
Правозаступник — с ораторскими жестами.
Дождь перестал. Проглянуло солнце. Поэты отправились в ближайшую пивную. Там завязалась жаркая беседа.
— Вы ведь читали, если не ошибаюсь, свои старые стихи? — заметил член коллегии правозаступников Троицыну.
— Я моих новых стихов никому нс читаю, — обиделся Троицын. — Не поймет моих новых стихов современность. Я теперь сам для себя пишу стихи. Одни стихи для себя и для потомков, настоящие, романтические стихи, другие — для современников.
— Я вижу, — гордо заметил Миша Котиков, — что только я пишу новые стихи и читаю их всем, кому угодно.
Он с удовлетворением посмотрел на лысеющие головы своих приятелей. Затем он сказал, что спешит, извинился, уплатил за пиво и вышел.
Троицын взял правозаступника под руку, они сели в трамвай, решив продолжать свою беседу в более романтической обстановке.
На Островах уже цвели подснежники и мать-мачеха.
— Да, — говорил Троицын, идя по дорожке, вдоль моря. — В ваших стихах есть неровность, свойственная молодости.
— Позвольте, — перебил юрист, — я совсем не молодой, мы с вами вместе начали литературную карьеру.
— Я не в том смысле, — поправился Троицын. — Я хотел сказать, что у вас малая техника.
— И с этим я не согласен, — возразил юрист. Но тут Троицын увидел барышень, сидящих на зеленой скамейке. Барышни подталкивали друг друга плечами и пересмеивались.
— Славные девочки, — остановился юрист.
— Я сам думаю о том же, — склонился Троицын. Они подсели с разных сторон. Юрист снял черную перчатку и обмахнул сапог. Троицын спросил:
— А как вы относитесь к театру Мейерхольда?
Все ближе и ближе подвигались лысеющие молодые люди к барышням. Девушки заливались смехом.
Троицын, как бы случайно, поцеловал плечо своей соседки.
Юрист, как бы невзначай, подставил свой сапог под туфельки барышни.
Уже, болтая ногами и приготовляя анекдот, шел правозаступник, уже, изогнувшись, шел Троицын, уходили попарно по траве моло-
лые люди. На стрелке появился Тептелкин с Марьей Петровной, они шли медленно и важно.
Тептелкин сел на скамейку. Марья Петровна подошла к морю, стала петь арию из оперы «Руслан и Людмила».
Тептелкин сидел в задумчивости и считал воробьев.
— Марья Петровна, — обратился он к ней, когда она кончила петь, — где у нас бутерброды?