Глава IX
Жажда приключений
Ему хотелось бежать.
Он охотно бы прыгал через канавы, если б таковые оказались на его пути, — таким он чувствовал себя подвижным и юным.
Его одолевал восторг, он удивлялся осмысленной и яркой окраске домов, милым лицам окружающих. Безобразная карикатура исчезла.
Его возбужденный ум воспринимал все с одобрением, глаз видел лучше, он чувствовал, как что-то сняло дурной налет, освежило все лица.
Заманчиво развернулось над ним синее северное небо, и сладостные лучи солнца играли на стеклах домов.
С удовольствием вошел Локонов в парикмахерскую.
Вышел бритый и нафиксатуаренный.
Даже походка его как-то изменилась, приобрела какую-то твердость.
Почти взглядом полководца он обвел улицу.
Он решил покорить Юлию.
«Сегодня среда, — вспомнил он, — вечером Юлия будет в зеленом доме».
Весь день пронаслаждался Локонов жизнью.
Гуляя, обдумывал, что он Юлии скажет.
Весь день он улыбался встречным девушкам и юношам, мысленно причисляя себя к их полку.
А когда наступил вечер, он вошел в зеленый дом.
Незнакомый голос (громко):
— На Путиловском заводе жил козел Андрюшка. Просыпаясь утром, шел козел в кабак. Там его угощали. Налижется, бредет по улице, покачивается. Да и погиб он, как настоящий пьяница: встал на рельсы, поезд идет, орет вовсю, а Андрюшка хоть бы что, пригнул голову.
Он был серый, пушистый, огромный.
И была у него жена.
Он стал ее приучать тоже пьянствовать.
Утром встанет и гонит ее к кабаку.
Приходили они в кабак. Кто не давал, того Андрюшка пытался боднуть. Перед тем как войти, стучал в дверь Андрюшка. Сам кабатчик подносил ему в чашке.
Голос Торопуло (радостно):
— Розы похожи на рыб.
Это не мной подмечено.
Возьмите любой каталог, и вы найдете в нем лососинно-розовые, лососинно-желтые, светло-лососинные розы.
Встречаются розы, похожие на молоко, фрукты и ягоды.
Одни вызывают представление об абрикосах, другие о гранатах.
Есть розы светяшиеся, как вишни.
Женский голос (томно):
— Дядюшка мой был помещик. Вздумал он стать промышленником на американский лад. Решил превратиться в цветовода. Выписал он из Рейнской долины разные сорта роз. — Помню дуги металлические на воротах, на одной мелкие белые вьющиеся розы, на другой — красные. Дядюшка все доверил садовнику. Выписал он его из-за границы. Дядюшка разорился на этом деле. Потом какой-то парвеню воспользовался его идеей.
— Что ж вы: все молчите и ничего про обезьян, про попугаев, про цветы не расскажете, — обратилась Юлия к Локонову.
— Да ведь это довольно неинтересно, — ответил сияющий и свежий Локонов. — Что ж про них рассказать.
Попугаи — это те же оперенные обезьяны. Конечно, они придавали особый колорит квартирам. Теперь попугаев и обезьян нет — и не жалко нисколько, что их нет. И цветы тоже были признаком определенного быта.
Возьмем хризантемы в петлицах или бутоньерки какие-нибудь, букетцы перед приборами.
Быт исчез — и определенные цветы исчезли.
Сейчас у нас любимого цветка нет и неизвестно, какой будет.
Локонов стал смотреть на Юлию.
— Что ж вы не пригласите меня к себе? Мне очень бы интересно узнать, как вы живете, — сказала Юлия.
Локонов был застигнут врасплох.
— Приезжайте, — ответил он, краснея и бледнея. — Только, мне кажется, это будет для вас неинтересно.
— Нет, очень интересно, — ответила девушка. — Давайте условимся сейчас! Завтра! Хорошо?
Юлии хотелось проявить свою энергию вовне, растормошить Локонова. В ней жила, неясная для нее самой, жажда приключений. Инстинктивно она выбирала приключения не очень опасные.
«Чем же украсить мою комнату, — думал Локонов, — для посещения моей воображаемой невесты? Как же я буду ее занимать? Придется съездить к матушке, взять остатки китайских вещиц, куски парчи, несколько гравюр с подтеками, графинчик, две рюмки, какой-нибудь подносик, купить цветов, выпросить у Жулонбина гитару, — как будто Юлия играет на гитаре. Может быть, вечер и пройдет, как у молодых людей. Куплю немного вина, баночку шпрот, печенье, яблок кило полтора, немного винограду, положу в вазу с оленем».
Весь день занимался Локонов приготовлением к приему милой гостьи. С утра он же стоял в очередях или забегал в кооперативы. Сделав нужные покупки, он отправился к своей матушке и стал отбирать необходимые предметы роскоши и уюта.
Матушки не было дома. Локонов насилу отыскал ключ и отпер сундук. Он достал какого-то китайского будду, ямайского духа с длинными ушами, карфагенскую лампочку с изображением верблюда, головку от танагрской статуэтки, гравюру с изображением игры в трик-трак, куски голубой китайской парчи, книгу о кружевах. С буфета он снял вазу с оленем. Раскрыл буфет, взял четыре рюмки в виде дельфинов и графин, легкий, как вата. Взял еще диванную подушку с вышитыми васильками и пекинский веер из голубиных и павлиньих перьев. Все это упаковал и повез в свою комнату.
По дороге думал: как все это бедно и нехорошо для любви.
Голубой китайской парчой он накрыл столик.
На парчу поставил цветной графинчик.
Рядом с графинчиком поставил мельхиоровую вазу с оленем.
В вазу положил яблоки, груши и виноград.
По тарелочке распределил ветчину, сыр и зернистую икру.
Поставил два прибора.
Перед каждым прибором по две рюмки.
Подушку прикрепил к спинке венского стула.
«Как бы скрыть стены... и потолок очень закопчен... Вид у комнаты очень мрачный и сырой. Чем бы умерить свет электричества. Закутать лампочку какой-либо материей — уж слишком глупо. Уж лучше бы свечи, они бы, может быть, придали комнате призрак чистоты.
Был бы освещен, главным образом, стол. Да и то, что я одет не совсем хорошо, тоже было бы не так заметно... Но свечей сейчас достать негде, только разве у Жулонбина, да этот скряга ни за что не даст, хотя у него они есть всевозможных цветов и толщины. У матери моей, наверно, есть где-нибудь в сундуке, да ехать теперь, пожалуй, поздно, полтора часа езды туда и обратно. В моем распоряжении четыре часа, пожалуй, успею. Нет, так нельзя».
Еще раз окинул взглядом Локонов комнату, не выдержал и поехал за свечами.
— Ну вот и я, — сказала Юлия. — Как у вас здесь уютно, и свечи горят. Оригинально.
— Лампочка испортилась, — ответил Локонов. — У меня мебели, конечно, нет, но вот, садитесь на этот стул.
— И гитара на стене висит, вы играете на этом инструменте? — спросила девушка.
— Немного, — соврал Локонов.
— На улице холодно, — сказал Локонов. — Хотите сейчас рюмочку токайского?
Локонов подошел к столу, налил, чокнулся с Юлией.
— За что ж мы выпьем? — спросил он.
— За наше знакомство, — ответила Юлия. — А это что за статуэтки там у вас стоят?
— Это восточные, — ответил Локонов. — Это, должно быть, какой-нибудь злой дух. Не правда ли, лицо отвратительное? И нос приплюснутый, и уши до плеч, и рот до ушей! А вот пекинский веер из голубиных и павлиньих перьев. А вот китайская парча.
«Еще бы что показать», — с тоской подумал Локонов, чувствуя, что не о чем говорить.
— А вот гравюра. Это старинная игра в трик-трак. Я налью еще, — добавил Локонов и засуетился. — Да что ж мы стоя пьем, давайте сядемте за стол.
Сели.
— Вот шпроты, — предложил Локонов. — Вы любите шпроты? Или, может быть, кусочек сыру. А потом вы сыграете, не правда ли?
— Что же вы сыграете и споете? — спросил он.
— А вы что хотите? — спросила Юлия.
— То, что вы любите.
Наступил рассвет.
— Вот, трамваи пошли, — сказала Юлия.
— Мы как будто ничего провели вечерок! — нерешительно спросил Локонов.
— Я вас провожу, — предложил Локонов.
— Давайте пойдемте пешком, — сказала Юлия.
Ей было слегка грустно.
«Что же, — думала она, — он даже не поцеловал меня, неужели я ему не нравлюсь...»
Локонов проводил девушку до дому. Говорила Юлия. Локонов только поддакивал. Опять Юлии показалось, что только с ней Локонов говорит о пустяках, что с другими он говорит хорошо, умно и интересно, что это оттого, что она для него недостаточно развита.
— Вы меня не презираете, — спросила она, — за то, что я пришла к вам?
Локонов вернулся в свою комнату, взглянул на остатки пиршества, и ему стало жаль себя и отчаянно скучно.
«Одинок, по-прежнему одинок, — подумал он, — никак не вернуть молодости, ясного и радостного ощущения мира».