Михаил Айзенберг

Для подробного описания этой книги не хватит места ни в тонком, ни в толстом журнале, и рецензия поневоле превращается в ряд замечаний. «Самиздат века» (Полифакт: Минск — Москва, 1997) — очередной тысячестраничный фолиант грандиозной серии «Итоги века. Взгляд из России», задуманной и воплощаемой Анатолием Стреляным и «не тем» Борисом Пастернаком.

У тома «Самиздат века» несколько составителей (А.Стреляный, Г.Сапгир, В.Бахтин, Н.Ордынский), у каждого своя концепция, и это очень заметно. Три почти равные ее части посвящены соответственно политическому самиздату, неподцензурной поэзии и разнообразным формам анонимного творчества, примыкающим к фольклору. Изобразительный материал можно считать еще одним, четвертым разделом. Составители называют его иллюстративным, но это не совсем точно: изобразительный ряд живет своей жизнью, вполне увлекательной, но только некоторые блоки впрямую совпадают с тематикой литературных разделов.

В первой части книги, названной «Из-под глыб», собрана политическая публицистика. Претензии к составу материалов едва ли возможны, но отбор вынужденно избирателен. Представлено наиболее известное — своего рода «символы веры» формирующейся оппозиции от знаменитого «Открытого письма Сталину» Федора Раскольникова до еще более знаменитых «Жить не по лжи!» Солженицына и «Памятной записки» Сахарова.

Некоторые основные герои этого раздела появляются и в следующем, поэтическом: Александр Есенин-Вольпин, Наталья Горбаневская, Иосиф Бродский и др. В определенный период нашей истории разные виды деятельности словно накладывались друг на друга, и литературный самиздат можно считать частью правозащитного движения по крайней мере в одном аспекте: в защите права автора на публикацию, на публичность. Такое право вводилось явочным порядком.

Эту общую заслугу составители второго раздела (Генрих Сапгир, редакторы Иван Ахметьев и Владислав Кулаков) обязаны были поделить на неравные части и в пропорциональном представлении. Для того чтобы только взяться за такую работу, нужна незаурядная смелость, а по результатам можно судить и о других качествах составителей: объективности, тщательности, культурной интуиции. В антологию поэтического самиздата вошли больше двухсот авторов, от родившихся еще в прошлом веке до тех, кому сейчас «за двадцать».

В отборе заметно стремление не только учесть, но и компенсировать ошибки первого тома серии, составленного Евтушенко. Много места отдано первоклассным авторам, с которыми Евтушенко обошелся по принципу «я такого не хочу даже вставить в книжку» (Геннадий Айги, Александр Величанский, Михаил Еремин, Михаил Соковнин и др.) или выделил четвертушку бумаги, как для заявления об увольнении. Наверняка кто-то пропущен, но это лакуны скорее технические, в них не прочитывается какой-либо тактической идеи. И не надо забывать, что перед нами первая попытка обзора и структурирования всей неподцензурной русской поэзии.

Но если кто-то начнет читать поэтический раздел как книгу стихов, то такого отчаянного читателя надо бы предупредить, что никакого «цельного впечатления» о поэзии века он не получит. Чем шире временной и персональный охват, чем объективнее отбор и рубрикация, тем ближе антология к научному, справочному изданию.

Антология — определенный жанр и существует по его законам. У этого жанра есть врожденный порок: первый план здесь сливается с фоном. В основном заметны общие для поколения или периода стилевые предпочтения, коллективные новации. Загадочную, неизвестно в чем заключающуюся «форму» стиха антология обращает в стилевой образчик и эти образчики систематизирует. Наиболее выигрышно смотрятся мастера, умеющие огранить каждую вещь наилучшим образом, но это далеко не всегда лучшие авторы. Речь поэта идет около слов, мимо слов, задерживаясь в интонации и паузах. Чтобы почувствовать смысл этой речи и суть новации, нескольких стихотворений недостаточно. Само вещество стиха в антологии (любой) воспринимается как-то отстраненно. Понимаешь, например, что формальная схожесть — не лучший повод для объединения авторов в одну когорту, а житейские, биографические обстоятельства более в этом смысле уместны. В нашей книге биографические сближения преобладают, но некоторые разделы — «Минимализм», «Соц-арт» — собирают в группу совершенно разных авторов и настраивают читателя понимать одного через другого. Такое единение «по сходству» затрудняет понимание едва ли не самого существенного формального обстоятельства — происхождения формы. Сводит форму к понятию стиля.

Структуру поэтического раздела поясняют и комментируют вступительная статья Виктора Кривулина и персональные характеристики Генриха Сапгира. Эта часть работы, на мой взгляд, уступает чисто составительской. У Кривулина конкретика по большей части ленинградская — по месту прописки автора. Сапгир, конечно, и в характеристиках Сапгир. Умеет дать «портрет поэтики» в одно предложение или вставить специфический перл («К нему тогда приехала сестра — то ли немая, то ли по-русски не говорила»). Но экспрессивность его зрительной памяти часто в ущерб точности. Видевший воочию поэта Сергея Стратановского едва ли поймет, как его можно назвать «коренастым», и таких недоразумений довольно много. «Мне понравился этот крупноголовый, лысоватый, бритый человек в синем свитере и черном пальто». Это почти все, что сказано о замечательном литераторе Юрии Милославском. Может, действительно, есть другой Юрий Милославский? Не помню что-то ни синего свитера, ни черного пальто (и, кстати, крупноголовости).

Это, конечно, мелочи, хотя бы в сравнении с пояснительными заставками третьего раздела, написанными неизвестно для кого — для марсиан, вероятно. «В условиях несвободы неофициальная... точка зрения могла быть высказана только неофициально...» Третий раздел и в целом вызывает самые большие сомнения. Он необъятен по количеству подразделов, кроме песен, частушек, анекдотов, пословиц и поговорок, составитель попытался охватить все формы присловий: застольные и карточные присказки, выкрики футбольных болельщиков... А еще политические лозунги, школьные и солдатские альбомы и другие «индивидуальные» формы фольклора — вплоть до эпитафий. Наколки уголовников почему-то. При чем тут самиздат (предполагающий все-таки какое-то осмысленное тиражирование), понять невозможно, не объясняет это и вступление. Но некоторые подразделы очень хороши сами по себе. Вероятно, и с моей рекомендацией мало кто заглянет в «Стихи деревенских поэтов», но все же советую. А солдатские поговорки иногда как будто предугадывают поэтику конкретистов (того же Сапгира); «Гляди в оба — не то увидишь небо». Из комментария можно узнать, например, имя автора песни «В Кейптаунском порту» и сличить авторский текст с запомнившимся изводом.

Напоследок некоторые недоумения. Все же очень странно, что самый массовый и «тиражный» вид самиздата упомянут в книге одной фразой, и какой: «самодеятельные песни¹, которыми сопровождался туристско-альпинистский бум вырвавшихся на отпускную свободу итээров» (В.Кривулин). Даже запятая здесь кажется ошибкой. Странно и то, что среди иллюстраций много детских рисунков и писем, но довольно слабо представлена особая культура рукодельной книги (а в этой области есть свои шедевры).

Наконец, не очень понятно появление стихов Вознесенского и Кушнера — или совсем молодых авторов, чье малотиражное литературное существование все же принципиально отличается от того самиздата, который теперь — после выхода этой книги — уже можно назвать «классическим».