Леонид Чертков

Росинки в глазах, темнотой окаймлённых.
Я вижу — из мрака она распускается —
Светильник дождя и отрада влюблённых —
Цветок новолунья — ночная красавица.

Над ней опрокинулись арки и статуи
В прудах Козерога, подёрнутых стужею;
Снопы фейерверка в сиянии матовом
Возносит окрест павильонное кружево, —

И колко мерцают шаги в отдалениях,
Усыпанных звонкими звёздами клёнов, —
И, как светляки, в травянистых сцеплениях —
Пятилепестковые губы влюбленных.

Бесценный аромат прижизненных изданий,
Трагический контраст одежды и лица.
Хотя и невесом — я обожду отца
В подъезде нарсуда, как у подножья зданий.

Я жизнь свою прервал, как долгий перекур,
Когда пришёл этап — весны ужасный вестник,
А я лежал в грязи, свернувшись, как лемур,
И мысли у людей сбегались на воскресник.

Я на вокзале был задержан за рукав,
И именно тогда — не глаз хороших ради —
Маховики властей по контуру узнав,
В локомобиле снов я сплыл по эстакаде.

И вот я чувствую себя на корабле,
Где в сферах — шумы птиц, матросский холод платья,
И ходят за стеной глухонемые братья —
Летит, летит в простор громада на руле.

Тоска футбола. Телеграфа нить.
Рабочие окраины столицы.
Я видно навсегда попробую забыть,
Как пятаки в пыли, впечатанные лица.

И человек с луны, непараллельный брат
Мечтает в стороне царить над вашей схваткой, —
Так после боя в ночь израненный солдат
В мертвецком сне любви овладевает скаткой.

...И он отправился, хромая,
Как косяка отсталый гусь.
Вела его тропа прямая —
И человек пришёл на Русь.

Русь в мятежей сухом дыму
Ждала, кошмарами объята,
Как ждёт в высоком терему
Вдовица горькая солдата.

А день вставал наперерез —
Заря над лесом молодела.
Еловый лес, дубовый лес...
Готовилось худое дело.

Толпились дергачи на скошенном лугу,
Слепились вшестером и обложили хату,
Дять-Коля — павиан отпил на берегу
И посадил в ноздрю фарфоровую вату.

А челобитчик — конский волос из ушей —
Ворочал рундуки, ширяя по каморке —
Ты лучше филибро в подушечку ушей
И в глянцевый чулан надвигай переборки.

Где клюкнув натощак, ты каплю перехватишь,
И весело всплакнув в растворе тишины,
Ты выйдешь на балкон и радостно охватишь
Мужской крестец своей деньской жены.

Коллодиум катка двоится в амальгаме,
Над ветровым стеклом — оцепенелый лист.
Мир зрим во все концы, где кружится, как в раме,
В остатках воздуха последний фигурист.

Он обретёт себя в тоске неистребимой
В часы, когда гудит от ветра голова,
И невозможно жить, и для своей любимой
Искать неповторимые слова.