Среди ночи выползу за овин
И солому стряхну с бороды,
И тупо осклабится лунный блин
С небесной сковороды.
Под ногами, привыкшими к жесткости нар,
Шар земной повернется вспять,
Мне небес не откроет лунный швейцар
И пиджак не поможет снять.
По дорогам уснувшей смешной страны,
Где собор как ночной колпак,
Я уйду поискать иной тишины,
И с горы просвистит мне рак.
Маяки метеоров на черном стекле
И полночное уханье сов
Проведут меня темным путем по земле
И откроют лазейки миров.
Там не будет ни стен, ни дверей, ни окон,
А поля, канавы, кусты,
И меня никогда не отыщет закон
За пределами мирной черты.
Нас всегда нехватает на эпилоги...
В самой сонной точке земного шара
Уж который год мы подводим итоги
За бетонною стойкой последнего бара.
Время кончено утреннего карантина
Это час перемены заученных действ:
Отупевших от джаза бессонных кретинов
Заменяют почтенные люди семейств.
Здесь часы протекают в замедленном темпе
Одичавший Запад и дикий Восток
Сюда город сбрасывает, как демпинг,
То, чего переварить он не смог.
Утверждаешься в справедливости Беркли,
Наблюдая в соломинку льдистый бокал,
И опять в одном помутневшем зеркале
Отражается ряд помутневших зеркал.
Среди тостов, пари и бессмысленных реплик
Сигареты залитой прорежется треск,
Через час на чешуйках в размазанном пепле
Выпадает искрами звёздчатый блеск.
От коктейлей, проглоченных натощак,
Еле двигаясь, как неживой,
Говорить с чужим о ненужных вещах,
Рискуя своей головой.
«Старых ценностей нет-де, иные не созданы,
Над землёй призрак некой свободы возник,
Может в эту минуту в Москве или в Лондоне
Навсегда умирает последний Старик».
Пусть он чист и невинен, как горный источник,
Ты источнику горному всё же не верь,
Ты не знаешь, какого сорта молочник
Постучится наутро в примёрзшую дверь.
«В ту же сторону будет вращаться Земля
И по радио будут всё те же мотивы,
А до них дойдут лишь раскрошенный камень Кремля
Да ок-каменевшие презервативы».
Не успел ещё выйти навстречу тебе
Полупьяной рукой прикрывая погоны,
В дверь вломился со шлюхой майор МГБ
Пропивать магаданские миллионы.
Будь спокоен теперь не поможет зарядка,
Этот час всегда напомнит о том,
Как за шторой бессонного Дома Порядка
Прочернел силуэт, пригрозивший перстом.
Резким газом асфальт обдавая,
В подворотню откатится ЗИС,
По неровным ступенькам ступая,
Ты привычно спускаешься вниз.
Дробно бьют о простывшие кафли
Струйки терпкой и дымной мочи,
И плафоны, что хлором пропахли,
В сумрак скупо цедят лучи.
«А когда в родниках станет красной вода,
И не будет нигде неразрушенных зданий,
Мы возможно припомним, что эти года
Дали нам драгоценную злость ожиданий».
Когда в небе зашарит прожектор,
Под неверной трезвея луной,
Хорошо по морозным проспектам
Одному возвращаться домой.
А луна обнаглевшим швейцаром
Тебе в душу пытается влезть,
Он открыл тебе двери даром,
Но теперь приготовил месть.
Он, подобно шпиону и вору
Подползёт к окну твоему,
И придётся задёрнуть штору,
Чтоб закрыть дорогу ему.
Переходы луны через улицы жёстки,
Нет машин и немного не по себе,
Одноцветные кошки на всех перекрёстках
Пересекают дорогу тебе.
И не в силах подняться с умственной мели,
Но держась за уже ушедшим другим,
Ты уходишь один в середине апреля
По кривому асфальту, считая шаги.
Ты сумел бы. В тебе бы достало сноровки,
Повернувшись, уйти через поле и в лес,
Ты сумел бы ножом перерезать верёвки
И сумел бы патроны проверить на вес.
Но ты сам виноват и не следует злиться.
(Пусть просохнет от липкой настойки нутро),
Ты шагаешь пустыми ногами убийцы
В полутёмные арки пустого метро.
Но уже извивается поезд хвостатый
И лампы сбегаются вниз по стержню,
А ты мчишь, обгоняя пустой эскалатор.
И некому крикнуть гражданка, лыжню!
К сожаленью, обратно придётся вернуться,
Под часами зевает милиционер,
С пневматическим визгом ворота замкнутся,
Полусонный, ты снова выходишь наверх.
Ну, как будто всё кончилось благополучно,
Озверевший кондуктор мелькнёт у окон,
Захватив ускользающие поручни,
Ты вползёшь на коленях в последний вагон.
Но ещё не успеешь осилить порога,
А рванёшься к асфальту под режущий шарк
Непонятно, зачем в половине второго
Отправлять трамваи в бессмысленный парк?
Но пытаясь с панелью найти параллельность,
Через души дождя равномерно даёт
Огни Эльма трясущийся жёлтый троллейбус,
Тот, который случайно тебя довезёт.
Затекли по стеклу дождевые морщины,
По сравненью с трамваем здесь просто жара,
Ты отвалишься в угол безлюдной машины,
И кондуктор к тому же, как пробка, стара.
Но так как бус забирает направо,
Соскакиваю на предыдущем углу,
И собою едва не измерив канавы,
Сажусь на панели, как на полу.
Но отряхнув кое-как свои брюки,
Я быстро поднялся и вновь зашагал,
Пока не дало на нетрезвые руки
Окно вытрезвителя жёлтый сигнал.
Здесь, когда выгружают любителей вин,
То воздух захлёбывается в икоте
И долго буксуют колеса машин
На обледеневшей блевоте.
И чтобы тебя не заметил охранник.
Ты к стенке прижавшись, крадёшься, как вор,
И переметнувшись задворками бани,
В три ночи ты ввалишься в собственный двор.
И к свету руку ближе подняв,
Ты в скважине шарил ключом,
А захлопнув дверь за собой в сенях,
Ты её проверял плечом.
Ждёшь в тот час, когда храп и соития в мире,
И не слушают пальцы и спит один глаз,
Как подаст в опустевшем под утро эфире
Позывные синкопы неведомый джаз.
И своею слюной захлебнёшься опять,
И из глотки сорвутся слова
«Я может быть тоже хочу искать
Блаженные Острова!»
У других были те же заботы,
Им не лучше пришлось твоего,
Все умели свести свои счёты,
Но с тобой будет проще всего.
Будет просто, как всё на свете,
Будет жаркий и нудный бой,
На таком же, как этот, рассвете,
Ты сожжёшь мосты за собой.
Поверх формы напялив спецовку,
После боя, в глухой тишине,
Зарядив напоследок винтовку,
Ты исчезнешь на той стороне.
И сосед о тебе забудет,
Дома ты не оставишь жены...
Ну а если её не будет
Твоей желанной войны?
...После нескольких стычек на перекрёстках
Зимним солнечным утром солдаты придут,
И оставя следы потолочной извёстки,
По расстроенной лестнице вниз поведут.
По воронкам в асфальте разбитых кварталов,
Мимо вышитых пулями окон и рам
Опустевших домов и убитых вокзалов,
И по задним заснеженным мартом дворам,
По тропинке, мочою простроченной рыжей,
Проведут и поставят к холодной стене.
... Хорошо бы в такую погоду на лыжах
В вихрях солнца растаять в лесной белизне.
...Так же будет пестреть барбизонское небо
И влюблённых ворон разбередит весной,
Не имея в карманах ни денег, ни хлеба,
Я вернусь неизвестно откуда домой.
Тяжело отсчитаю глухие ступени,
Утром мне очень трудно будет уснуть,
Я прижму к холодной стенке колени
И умершую кошку возьму на грудь.
Ветер будет свистеть в изрешеченной крыше
И засасывать в щели хромых пауков,
Только мне это радостно будет слышать
Я в родной невесёлой Стране Дураков.
Стуча о железо новым железом
В хрусте и треске жилистых свай
Пролязгал по мокрым утренним рельсам
Первый полупустой трамвай.
Вот часы и отпели мой день рождения,
Значит мне девятнадцать, а двадцать исполнится,
Я узнаю новое наслаждение
Тискать в подъезде тело любовницы.
И время пройдёт вереницею лет,
И я стану довольным собою и гордым
И никогда я больше не встречу рассвет
В незнакомой мне части знакомого города.
...По дорожкам от зноя усталым,
Где трава желта, как табак,
В тихий час, когда по бульварам
Педерасты проводят собак.
Под конец мрачноватого душного лета
Я вернусь издалёка и сброшу рюкзак
И с друзьями пропьянствую до рассвета,
А наутро возможно будет и так,
Возьму и вылью на дрожащую бумагу
Невнятных образов перебродивший сок,
Собрав себя к решающему шагу
Провесть черту и подвести итог.
То, что было забыто, а есть настоящее
И загадывать в будущее нельзя,
Что мне думать о потустороннем ящике
Лучше жизни хоть раз посмотреть в глаза.
Если мне не придётся по фене ботать,
Я уйду из мира коктейлей и книг,
Да и чорта ли мне?! Придётся работать
Безразлично для этих или других.
Вот и все. Последняя ночь уходит,
Я еще на свободе, хоть пуст кошелек.
Я могу говорить о кино, о погоде,
А бумаги свои я вчера еще сжег.
Я уверен в себе. У меня хватит наглости
Прокурору смеяться в глаза,
Я не стану просить заседательской жалости
И найду, что в последнем слове сказать.
Наплевать. Я давно в летаргической зоне,
Мне на что-то надеяться было бы зря:
У меня цыганка прочла на ладони
Концентрационные лагеря.
А другие? Один в потемках читает.
Этот ходит и курит, и так же она.
Да и что там гадать, откуда я знаю.
Может, каждый вот так же стоит у окна.
И никто, наверно, не ждет перемены.
И опять синяком затекает восток,
И я вижу, как незаметный военный
Подшивает мне в папку последний листок.
Когда утро колотится в дряблые окна
И бумагой залечены вывихи рам,
Неужели я буду в бездействии сохнуть
Или буду опять досаждать докторам.
Ведь сегодня предельное время суток
День, когда к топору примерзает язык,
Я по звонкой земле проложил первопуток,
Налегке, оттого, что к погоде привык.
Я прошел через сени, прошитые стужей,
Взял фонарь и заправил обломком свечи,
И к сараю пришел по заклеенным лужам,
И дышал на ладонь, выбирая ключи.
От мороза топор показался мне жестким,
А ключи на руке как снежинки легки,
И я взял к потолку прислоненные доски
И из клети холодные взял чурбаки.
Я работу начал до петушьей побудки,
А опомнился разве часу во втором,
Когда желтые брусья, тугие, как губки,
Я рубил и гвоздил, и щипал топором.
Голове было тесно под мякотью кепки,
Но зато я работал, как в кузнице мех,
И душистая заваль дымящейся щепки
Освещала затаявший жеваный снег.
Узкий двор был дровами забит и очищен,
Лишь звенела щепа на бетонном полу,
А когда я об угол разнес топорище,
Я достал из-за бревен косую пилу.
А когда я устал от разбоя лесного,
Когда был перекошен поленьев косяк,
Брося слипшийся след на приступке тесовой,
Я с дровами по лесенке лез на чердак.
Я бревенчатым поясом выстроил кладку,
Черной капелью снега обвисла сосна,
И ушел, чтобы боль выводить без остатка
Лошадиными дозами крепкого сна.
В конце зимы здесь был задуман нами дом,
Где водоносом град с рассветом постучится
И солнце к полднику оранжевым пятном
Стечет с угла двери к ногам, на половицу.
Ты вынесла в тазу на улицу закат,
И подчинясь судьбы испытанному зову,
С дороги вечером в село пришел солдат
Взять у хозяев в долг до сумерек подкову.
Вонзен закатом в пень сияющий распор,
И пятый океан отпрянул в наши сети,
И на прощание случайный спутник с гор
Отер шершавою рукою с уха ветер.
Нам водоросли в дождь в солнцевороте моря,
Нам видеть сквозь туман очнувшийся маяк,
Горнистов под горой, разучивавших зорю,
Нам флюгер бил крылом, как будто веял мак.
А козы в пропасти спускались по отрогам
За редкостной травой, которой ныне нет,
Которую свели столбами и дорогой
С годами навсегда утраченный секрет.
Я на вокзале был задержан за рукав,
И видимо тогда, не глаз хороших ради,
Маховики властей в движении узнав,
В локомобиле снов я сплыл по эстакаде.
Бесценный аромат прижизненных изданий,
Трагический контраст одежды и лица.
Хотя и невесом я подожду отца
В подъезде нарсуда, как у подножья зданий.
Я жизнь свою прервал, как долгий перекур,
Когда пришел этап весны ужасный вестник.
А я лежал в грязи, свернувшись как лемур,
И мысли у людей сбегались на воскресник.
Как падший ангел, воплощенный
Звездою на исходе дней,
Так я ступаю, умерщвленный,
Навстречу вечности своей.
Неутолимая не скроет
Бездонной пасти бытия,
И жизнь моя того не стоит,
Что боль посмертная моя.
Действительно, мы жили как князья,
Как те князья, кого доской давили,
А наверху ордынцы ели-пили,
И даже застонать было нельзя.
Назад | Вперед |
Содержание | Комментарии |
Алфавитный указатель авторов | Хронологический указатель авторов |