Юрий Мамлеев
Блуждающее время
2000
Оглавление
О произведении
Роман «Блуждающее время» (авторское название «Время и хохот») — книга о «тайной Москве», об эзотерических поисках московской интеллигенции девяностых годов.
Критика
Мамлеев, много лет не писавший романов, написал о Москве девяностых - скромная попытка обернулась грандиозным шедевром. Интригой и пророческим размахом книга, безусловно, наследует «Братьям Карамазовым» и потому, как ни странно, может впоследствии оказаться первым после «Архипелага ГУЛАГа» русским романом, популярным на Западе.
— Дмитрий Ольшанский. Лестница успехов // Независимая газета, 10.08.2001
Я еще могу понять основы читательского успеха и Марининой, и Пикуля. И та, и другой — писательски талантливы, то есть, попросту говоря, хорошо придумывают истории и неплохо их пересказывают, но успех Мамлеева для меня абсолютно загадочен. Здесь не без мистических, оккультных сил, не без помощи астрала. Когда персонажи Мамлеева начинают рассуждать на мещанском зощенковском волапюке о вечности, беспредельности, провалах во времени, светло-магической роли России в мире и выходе в длящееся мгновение смерти, которая (которое) и есть Бог, то поначалу становится очень смешно, но когда понимаешь, что это — не прием, а серьезно… делается не до смеха. Хотя почему не до смеха? Вот тут-то и пробирает самый настоящий, подлинный смех, ибо моментально рисуется дивная картинка: «Рождение Гения». Серый, как кальсоны пожарника, мужик прочел году в 80-м «слепую» ксерокопию книжки про «йогов» и так от нее обалдел, что до сих пор в себя прийти не может. У меня был такой приятель. Я помню, как он описывал свои сверхчувственные переживания: «И вот, чуваки, чую: прет на меня крутой астрал». Примерно так описывает состояния своих персонажей Мамлеев. Для обозначения сильных душевных потрясений у него два глагола — «взвизгнул» и «подпрыгнул», ну еще, может быть, «пропищал» и «забегал». Поскольку книжка посвящена паранормальным явлениям, то все ее герои только то и делают, что «взвизгивают», «подпрыгивают», «пищат», иногда — «бегают», еще реже — «столбенеют», и совсем уж редко (чтобы не утомлять читателя) — «холодок бежит вдоль по хребту» того или иного счастливца, отмеченного встречей с Вечностью. Кроме того — глаза. Мамлеев с удовольствием сообщает о глазах своих избранников — в них, мол, вечность, беспредельность, Бог, смерть, Вселенная. Причем количество этих вечноглазых, глазастобогих в его книге таково, что делается непонятно, как же это они друг друга-то божественным сверхчувственным огнем, что выпущен без гнева и жжет без боли — не пожгут? Жутко-с.
<...>
Не только в «Блуждающем времени», но и в своих интервью Юрий Мамлеев пренебрежительно отзывался об эпохе Просвещения и о писателях той удивительной поры — о Вольтере, Дидро, Руссо. Мол, дикие, необразованные, без Бога в душе, ну и прочее. Нет, конечно, они — плохие, они — нехорошие. Юрий Мамлеев превосходит их по всем пунктам. Русский, айданту-веданту читал, с беспредельным на дружеской ноге, поскольку именует беспредельное вполне фамильярно — беспредел. Только в одном пункте Мамлеев уступает. Насчет прозы. Вольтер пишет лучше. Вольтер? «Три Яньло мне в глотку!» — как было сказано в одном чудесном детективе. Чернышевский, Николай Гаврилович, лучше Мамлеева владеет техникой писательства. Сюжет, по крайней мере, Чернышевский строит грамотнее, шутит остроумнее.
Я недаром вспомнил Николая Гавриловича. «Блуждающее время» — в точности «Что делать?» наших дней. Композиция, характерология, оптимистический финал, наконец! — все выдает с демократом-разночинцем свое роковое родство. Даже не по себе делается, а вдруг роман Мамлеева кого-нибудь «всего перепашет»? Кого-нибудь такого, у кого «молоко на губах обсохло» и кто знает даже такое ученое слово, как «атман»?
Я надеюсь, что тема школьного сочинения: «Сравнительный анализ романа «Что делать?» и романа «Блуждающее время»» — упасет нас от «перепаханных». Смотрите: и в «Что делать?», и в «Блуждающем времени» те же кружки «наших», противостоящие скверне и пошлости жизни («новые люди» — у Чернышевского; «экзотерики» — у Мамлеева), те же необычные люди, поднявшиеся выше «наших» на ступеньку или даже на две ступеньки (у Чернышевского — Рахметов; у Мамлеева — Буранов-Орлов-Черепов), но главное — финал! И там, и здесь — полная победа «наших»! Все конфликты разрешены. Все узлы — развязаны. Только по сравнению с колченогим, графоманским созданием Мамлеева средних художественных достоинств текст Чернышевского поражает прямо-таки шекспировской мощью. Сравнить хотя бы «особенного человека» — Рахметова с тем, как изображает своих «особенных людей» (Буранова-Орлова-Черепова) Мамлеев. Рахметов — эксцентричен, неожидан (на гвоздях спит, помните?); порой говорит вовсе неглупо («Смешение ума и безумия во всех без исключения головах — вопрос всемирно-исторический» — неплохо сказано, да?); обращает внимание на то, что лежит вроде бы вне круга его интересов (читает, скажем, «Толкование на Апокалипсис» Исаака Ньютона); а все «особенные герои» Мамлеева — на одно лицо, все — глазастобогие или вечноглазые и все талдычат одно и то же: Россия — великая метафизическая страна, окунемся в Бездну, разум — слаб и немощен, выйдем за пределы разума, уничтожим Время, коснемся Вечности, не будем бояться Ужаса, мы носим в себе наши трупы, наша душа вне времени и пространства, мы — спасемся — и поехало, как на экзамене по диамату ответы от зубов отскакивают, даром, что вместо «Анти-Дюринга» — айданта-веданта.
<...>
Выдумывать Мамлеев не умеет. Фантазии у него не больше, чем у быка. (Я имею в виду — железобетонную опору моста.) «Пришел, ушел, взвизгнул, вздрогнул, подпрыгнул и запищал. Очень страшные глаза и очень странные уши» — вершины фантазмов Юрия Мамлеева. ... Стало быть, Мамлеев в силу своей полной бездарности описывает свой круг, своих знакомых, да и себя наверняка как-нибудь описал (может быть, Черепов?). Так вот, рассказывая про всю эту публику неинтересные истории, Мамлеев нет-нет да и сообщит: мол, деньги тот или иной «экзотерик» зарабатывает преподаванием литературы и философии. Но судя по всей той пошлости про ничтожество разума и «окунание в беспредел» (Мамлеев имеет в виду беспредельное), которую несут «экзотерики» — они очень серые, неостроумные и малообразованные люди. Чему же они научить-то могут? Какой литературе? Какой философии?
— Никита Елисеев. Юрий Мамлеев. Блуждающее время // Новая Русская Книга, номер 2, 2001.
В романе «Блуждающее время» Ю. Мамлеева соединились реалистические и модернистские принципы, банальный пласт человеческой физиологии с проникновением в жуткие бездны души, достоверность детали и фантастическое преодоление времени в разных направлениях.
Как и в сюрреалистических произведениях Ю. Мамлеева, в романе главное, что занимает писателя, — это смерть, отношение к ней человека, поиски глубинного Я.
<...>
Герои Ю. Мамлеева понимают неизбежность смерти как прекращение существования не физического только тела, а личности. В отличие от В. Пелевина и А. Кима, разделяющих дзен-буддистскую философию, Ю. Мамлеев не считает смерть переходом души из одной телесной оболочки в другую. Он осознает важность бытия человека (именно как человека) здесь, в этом мире. Экзистенциальный ужас неизбежности смерти связан с экзистенциальной же необходимостью жить, жизни. Это рождает ситуацию абсурда, поиски и выхода из которой и составляют основной нерв романа «Блуждающее время».
<...>
В романе «Блуждающее время» персонажи типологически делятся на три группы.
Многие герои произведений Мамлеева — это душевно нестабильные, с больной, извращенной психикой люди. Писатель следует традиции, согласно которой увечным дана некая высшая сила, они способны прозревать то, что невозможно обычному человеку. Уродство человека служит окном в потустороннее. Поэтому среди его персонажей Сеня Труп — человек, постоянно чувствующий свою мертвенность; Роман — Нарцисс в гробу, любующийся своим умиранием, безжизненностью; Шептун, который постоянно шепчет о каких-то черных норах, о золотых горах после смерти. Внешние особенности являются как бы проекцией внутреннего мира.
Вторая группа — внешне обычные люди, без экстравагантных черт и привычек. Но метафизическое начало в них выражается какой-то особенной чертой, штрихом. Так, красивая Марина ненавидит свое отражение в зеркале («Я больше и значительней, чем это существо, которое вижу в зеркале. Я бесконечна, я не это маленькое существо с распущенными волосами… Повешу-ка я на свои зеркала черную материю, как делают, когда покойник, будто я умерла»). Описывая эзотерика Буранова, Ю. Мамлеев сосредоточивает внимание на его глазах: «Поразительны были его глаза, ни Егор, ни Павел никогда не видели таких глаз: их взгляд был направлен внутрь себя, как будто этот человек постоянно наблюдал что-то необычайное внутри себя, внутри своей души, и не мог или не хотел оторвать от этого созерцания своего взгляда».
Третий тип персонажей составляют некие метафизические монады. «Человек изображается как некая метафизическая сущность, как некая изначальная индивидуальная монада, возможно даже как метафизический архетип, как некое царство в самом себе — царство, конечно, не от мира сего» [6, c. 89]. Таковы в романе Никита, Орлов. Об Орлове Марина говорит: «Его человеческий вид — только оболочка. Но он и не существо. Он некий мистический туннель, по которому проходит абсолютно запредельное. Это не человек, не монстр, не демон… не ангел, не аватар, а некая глыба запредельного, то, что еще никогда не входило в мир».
— Галина Нефагина. Метафизика бытия в творчестве Ю. Мамлеева // Нефагина Г. Л. Штрихи и пунктиры русской литературы. Минск: Белпринт, 2008. С. 71—78.