ЕДРОВО

Доехав до жилья, я вышел из кибитки. Неподалеку от дороги над водою, стояло много баб и девок. Страсть господствовавшая во всю жизнь надо мною, но уже угасшая, по обыкшему ея стремлению направила стопы мои к толпе сельских сих красавиц. Толпа сия состояла более нежели из тридцати женщин. Все они были в праздничной одежде, шеи голыя, ноги босыя, локти наруже, платье заткнутое спереди за пояс, рубахи белыя, взоры веселые, здоровье на щеках начертанное. Приятности, загрубевшия хотя, от зноя и холода, но прелестны без покрова хитрости; красота юности в полном блеске, в устах улыбка, или смех сердечной; а от него виден становился ряд зубов, белее чистейшей слоновой кости. Зубы, которые бы щеголих [211] с ума свели. Приезжайте сюда любезныя наши боярыньки Московские и Петербурския, посмотрите на их зубы, учитесь у них как их содержать в чистоте. Зубнаго врача у них нет. Несдирают они каждой день лоску с зубов своих ни щетками ни порошками. Станьте, с которою из них вы хотите, рот со ртом; дыхание ни одной из них незаразит вашего легкаго. А ваше, ваше может быть, положит в них начало..... болезни..... боюсь сказать какой; хотя незакраснеетесь, но расердитесь. – Разве я говорю неправду? – Муж одной из вас таскается по всем скверным девкам; получив болезнь пьет, ест и спит с тобою же; другая же сама изволит иметь годовых,

месячных, недельных или чего боже спаси, ежедневных любовников. Познакомясь сего дня и совершив свое желание, завтра его незнает; да и того иногда незнает, [212] что уже она одним его поцелуем заразилася. – А ты голубушка моя пятнадцати летняя девушка, ты еще непорочна может быть; но на лбу твоем я вижу, что кровь твоя вся отравлена. Блаженной памяти твой батюшка из докторских рук невыхаживал; а государыня матушка твоя, направляя тебя на свой благочестивый путь, нашла уже тебе женишка, заслуженнаго старика Генерала, и спешит тебя выдать за муж, для того только, чтобы несделать с тобой визита воспитательному дому. А за стариком то жить нехудо, своя воля; только бы быть за мужем, дети все его. Ревнив он будет, тем лучше; более удовольствия в украденных утехах; с первой ночи приучить его можно, неследовать глупой старой моде, с женою спать вместе. –

И неприметил, как вы, мои любезныя городския сватьюшки, тетушки, [213] сестрицы, племянницы и проч. меня долго задержали. Вы право того нестоите. У вас на щеках румяна, на сердце румяна, на совести румяна, на искренности.... сажа. Все равно румяна или сажа. Я побегу от вас во всю конскую рысь к моим деревенским красавицам. Правда, есть между ими на вас похожия, но есть такия, каковых в городах слыхом неслыхано и видом невидано.... Посмотрите, как все члены у моих красавиц круглы, рослы, неискривлены, неиспорчены. Вам смешно что у них ступни в пять вершков, а может быть и в шесть. Ну любезная моя племянница, с трех вершковою твоею ножкою, стань с ними рядом, и бегите в запуски; кто скоре достигнет высокой березы, по конец луга стоящей? а – а – ето нетвое дело. – А ты сестрица моя голубушка, с трех четвертным своим станом в охвате, ты изволиш издеваться, [214] что у сельской моей русалки, брюшко на воле выросло. Постой моя голубушка, посмеюсь и я над тобою. Ты уж десятой месяц за мужем, и уж трех четвертной твой стан изуродовался. А как то дойдет до родов, запоеш другим голосом. Но дай бог, что бы обошлось все смехом. Дорогой мой зятюшка ходит повеся нос. Уже все твои шнурованья бросил в огонь. Кости из всех твоих платьев повытаскал, но уже поздо. Сросшихся твоих на криво составов тем неспрямит. – Плачь

мой любезной зять, плачь. Мать наша, следуя плачевной и смертию разрешающихся от бремени жен ознаменованной моде, уготовала за многия лета тебе печаль, а дочери своей болезнь, детям твоим слабое телосложение. Она теперь возносит над главою ея смертоносное острие; и если оно некоснется дней твоея супруги, благодари случай; [215] а если вериш, что провидение божие отом заботилося, то благодари и его, коли хочеш. – Но я еще с городскими боярыньками. – Вот что привычка делает; отвязаться от них нехочется. И право с вами бы неразстался, если бы мог довести вас до того, чтобы вы лица своего и искренности нерумянили. Теперь прощайте. –

Покуда я глядел на моющих платье деревенских нимф, кибитка моя от меня уехала. Я намерялся ити за нею в след, как одна девка по виду лет двадцати, а конечно неболее семнадцати, положа мокрое свое платье на коромысло, пошла одною со мной дорогою. Поравнявшись с ней, начал я с нею разговор. – Нетрудно ли тебе нести такую тяжелую ношу, любезная моя, как назвать незнаю. – Меня зовут Анною, а ноша моя нетяжела. Хотя бы и тяжела была, я бы тебя барин непопросила [216] мне пособить. – К чему такая суровость, Аннушка душа моя, я тебе худова не желаю. – Спасибо, спасибо; часто мы видим таких щелкунов, как ты; пожалуй проходи своею дорогою. – Анютушка я право нетаков, как я тебе кажуся, и нетаков, как те, о которых ты говориш. Те, думаю, так неначинают разговора, с деревенскими девками; а всегда поцелуем; но я хотя бы тебя поцеловал, то конечно бы так, как сестру мою родную. – Неподъезжай пожалуй; расказы таковыя я слыхала; а коли ты худова немыслиш, чего же ты от меня хочеш? – Душа моя, Аннушка, я хотел знать, если у тебя отец и мать, как ты живеш, богато ли или убого, весело ли, если у тебя жених? – А на что ето тебе барин. От роду в первой раз такия слышу речи. – Из сего судить можеш Анюта, что я ненегодяй, нехочу тебя обругать или обезчестить. [217] Я люблю женщин для того, что они соответственное имеют сложение моей нежности; а более люблю сельских женщин, или крестьянок для того, что они незнают еще притворства, неналагают на себя личины притворныя любви, а когда любят, то любят от всего сердца, и искренно...

Девка в сие время смотрела на меня выпяля глаза с удивлением. Да и так быть должно; ибо кто незнает, с какою наглостию дворянская дерзкая рука поползается, на непристойныя и оскорбительныя целомудрию шутки с деревенскими девками: Они в глазах дворян старых и малых, суть твари созданныя на их угождение. Так они и поступают; а особливо с нещастными, подвластными их велениям. В бывшее Пугачевское возмущение, когда все служители вооружились на своих господ; некакия крестьяне (повесть сия нелжива) связав своего господина везли [218] его на неизбежную казнь. Какая тому была причина. Он во всем был господин доброй и человеколюбивой, но муж небыл безопасен в своей жене, отец в дочери. Каждую ночь посланные его приводили к нему на жертву безчестия, ту которую он того дня назначил. Известно в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности. Наехавшая команда выручила сего варвара из рук на него злобствовавших. Глупые крестьяне, вы искали правосудия в самозванце! но почто неповедали вы сего, законным судиям вашим? Они бы предали его гражданской смерти, и вы бы невинны осталися. А теперь злодей сей спасен. Блажен, если близкой взор смерти, образ мыслей его переменил, и дал жизненным его сокам, другое течение. – Но крестьянин в законе мертв, сказали мы..... Нет, нет, он жив, он жив будет, если того восхочет..... [219]

Если барин ты нешутиш, сказала мне Анюта, то вот что я тебе скажу; у меня отца нет, он умер уже года с два, есть матушка да маленькая сестра. Батюшка нам оставил пять лошадей, и три коровы. Есть и мелкаго скота и птиц довольно; но нет в дому работника. Меня было сватали в богатой дом за парня десятилетняго; но я незахотела. Что мне в таком ребенке; я его любить небуду. А как он придет в пору, то я состареюсь, и он будет таскаться с чужими. Да сказывают, что свекор сам с молодыми невестками спит, покуда сыновья выростают. Мне для того то незахотелось ити к нему в семью. Я хочу себе ровню. Мужа буду любить, да и он меня любить будет, в том несомневаюсь. Гулять с молодцами нелюблю, а за муж барин хочется. Да знаеш ли для чего? говорила Анюта [220] потупя глаза. – Скажи душа моя Анютушка, нестыдись; все слова в устах невинности, непорочны. – Вот что я тебе скажу. Прошлым летом, год

тому назад, у соседа нашего женился сын на моей подруге, с которой я хаживала всегда в посиделки. Муж ее любит, а она его столько любит, что на десятом месяце после веньчанья, родила ему сынка. Всякой вечер она выходит пестовать его за ворота. Она на него ненаглядится. Кажется, будто и паренек то матушку свою уж любит. Как она скажет ему, агу, агу, он и засмеется. Мне то до слез всякой день; мне бы уж хотелось самой иметь такова же паренька... Я немог тут вытерпеть и обняв Анюту поцеловал ее от всего моего сердца. – Смотри барин какой ты обманьщик, ты уж играеш со мною. Поди сударь прочь от меня, оставь бедную сироту, сказала Анюта заплакав. Кабы [221] батюшка жив был и ето видел, то бы даром, что ты господин, нагрел бы тебе шею. – Неоскорбляйся моя любезная Анютушка, неоскорбляйея, поцелуй мой неосквернит твоей непорочности. Она в глазах моих священна. Поцелуй мой есть знак моего к тебе почтения и был изторгнут восхищением глубоко тронутыя души. Небойся меня, любезная Анюта, неподобен я хищному зверю, как наши молодые господчики, которые отъятие непорочности не во что вменяют. Если бы я знал, что поцелуй мой тебя оскорбит, то кленусь тебе богом, что бы недерзнул на него. – Разсуди сам барин, как неосердиться за поцелуй, когда все они уж посулены другому. Они заранее все уж отданы, и я в них невластна. – Ты меня восхищаеш. Ты уже любить умееш. Ты нашла сердцу своему другое ему соответствующее. Ты будеш блаженна. Ни что неразвратит [222] союза вашего. Небудеш ты окружена соглядателями, в сети пагубы уловить тебя стрегущими. Небудет слух сердечнаго друга твоего, уязвлен прельщающим гласом, на нарушение его к тебе верности призывающим. Но почто же моя любезная Анюта, ты лишена удовольствия наслаждаться щастием в объятиях твоего милаго друга? – Ах барин, для того, что его неотдают к нам в дом. Просят ста рублей. А матушка меня неотдает; я у ней одна работница. – Да любит ли он тебя? – Как же нетак. Он приходит по вечерам к нашему дому и мы вместе смотрим на паренька моей подруги..... Ему хочется такова же паренька. Грусно мне будет; но быть терпеть. Ванюха мой хочет ити на барках в Питер в работу, и неворотится, покуда не выработает ста рублей для своего

выкупа. – Непускай его любезная Анютушка, [223] непускай его; он идет на свою гибель. Там он научится пьянствовать, мотать, лакомиться, нелюбить пашню, а больше всего он и тебя любить перестанет. – Ах барин нестращай меня, сказала Анюта, почти заплакав. – А тем скорее Анюта, если ему случится служить в дворянском доме. Господской пример заражает верхних служителей, нижние заражаются от верхних, а от них язва разврата, достигает и до деревень. Пример есть истинная чума; кто что видит, тот то и делает. – Да как же быть? Так мне и век за ним небывать замужем. Ему пора уже жениться; по чужим он негуляет; меня неотдают к нему в дом; то высватают за него другую, а я бедная умру с горя..... Сие говорила она проливая горькия слезы. – Нет моя любезная Анютушка, ты завтра же будеш за ним. Поведи меня к своей матере. [224] – Да вот наш двор, сказала она, остановясь. Проходи мимо, матушка меня увидит, и худое подумает. А хотя она меня и небьет, но одно ея слово мне тяжелее всяких побоев. – Нет моя Анюта, я пойду с тобою;... и недожидаясь ея ответа, вошел в ворота и прямо пошел налестницу в избу. Анюта мне кричала в след, постой барин, постой. Но я ей невнимал. В избе я нашел Анютину мать, которая квашню месила; подле нее на лавке сидел будущей ея зять. Я без дальних околичностей ей сказал, что я желаю, чтобы дочь ее была за мужем за Иваном, и для того принес ей то, что надобно для отвлечения препятствия в сем деле. Спасибо барин, сказала старуха, в этом теперь уж нет нужды. Ванюха теперь пришед сказывал, что отец уж отпускает его ко мне в дом. И у нас в воскресенье будет свадьба. – Пускай же посуленное от меня [225] будет Анюте в приданое. – И на том спасибо. Приданова бояре девкам даром недают. Если ты над моей Анютой что сделал, и за то даеш ей приданое, то бог тебя накажет за твое безпутство; а денег я невозьму. Если же ты доброй человек и неругаешся над бедными, то взяв я от тебя деньги, лихие люди мало ли что подумают. Я немог надивиться, нашед толико благородства в образе мыслей у сельских жителей. Анюта между тем вошла в избу, и матери своей меня расхвалила. Я было еще попытался дать им денег, отдавая их Ивану, на заведение дому; но он мне сказал: у меня Барин есть

две руки, я ими дом и заведу. Приметив, что им мое присудствие было неочень приятно, я их оставил и возвратился к моей кибитке.

Едущу мне из Едрова, Анюта из мысли моей невыходила. Невинная [226] ея откровенность, мне нравилась безмерно. Благородной поступок ея матери меня пленил. Я сию почтенную мать с засученными рукавами за квашнею, или с подойником подле коровы, сравнивал с городскими матерями. Крестьянка нехотела у меня взять, непорочных, благоумышленных ста рублей, которыя в соразмерности состояний долженствуют быть для Полковницы, Советницы, Майорши, Генеральши, пять, десять, пятнадцать тысячь или более; если же Госпоже Полковнице, Майорше, Советнице или Генеральше,.... (в соразмерности моего посула Едровской ямщичихе), у которой дочка лицем недурна, или только что непорочна, и того уже довольно, знатный боярин, седмидесятой, или чего боже сохрани, седмьдесят второй пробы, посулит пять, десять, пятнадцать тысячь или глухо знатное приданое, или сыщет чиновнаго жениха, или [227] выпросит в почетныя девицы; то я вас вопрошаю городския матушки, неёкнет ли у вас сердечко? незахочется ли видеть дочку в позлащенной карете, в брилиантах, едущую четвернею, если она ходит пешком, или едущею цугом, вместо двух замореных клячь, которыя ее таскают? Я согласен в том с вами, что бы вы обряд и благочиние сохранили, и нетак легко здалися, как феатральныя девки. Нет мои голубушки, я вам даю сроку на месяц или на два, но неболее. А если доле заставите воздыхать первостатейнаго безплодно, то он будучи занят делами Государственными, вас оставит, дабы нетерять с вами драгоценнейшаго времени, которое он лучше употребить может на пользу общественную. – Тысяча голосов на меня подымаются; ругают меня всякими мерскими названиями; мошеник, плут, кан... бес... ипр. ипр..... | Голубушки мои успокойтесь, я вашей чести непоношу. Уже ли все таковы? Поглядитесь в сие зеркало; кто из вас себя в нем узнает, та брани меня без всякаго милосердия. Жалобницы и на ту я неподам, суда по форме говорить с ней нестану. –

Анюта, Анюта, ты мне голову скружила! Для чего я тебя неузнал лет 15 тому назад. Твоя от[к]ровенная

невинность любострастному дерзновению неприступная, научила бы меня ходить во стезях целомудрия. Для чего первой мой в жизни поцелуй небыл тот, которой я на щеке твоей прилепил, в душевном восхищении. Отражение твоея жизненности проникнуло бы во глубину моего сердца, и я бы избегнул скаредностей, житие мое исполнивших. Я бы удалился от смрадных наемниц любострастия, почтил бы ложе супружества, ненарушил бы союза родства, моею плотскою несытостию; девственность была бы для меня святая святых, и ея коснутися недерзнул бы. О моя Анютушка! сиди всегда у околицы, и давай наставления твоею незастеньчивою невинностию. Уверен, что обратиш на путь доброделания, начинающаго с онаго совращатися, и укрепиш в нем к совращению наклоннаго. Невозтревожся, если закоренелый в развратности, поседевшей в объятиях безтудства мимо тебя пройдет, и тебя презрит; нетщися воспретить его шествию, услаждением твоего разговора. Сердце его уже камень; душа его, покрылася алмазною корою. Неможет благодетельное жало невинныя добродетели, положить на нем глубокия черты. Конец ея скользнет, по поверхности гладко затверделаго порока. Блюди, да о нее острие твое непритупится. Но непропусти юношу, опасными лепоты прелестями облеченнаго; улови его в твои сети. Он горд, надменен, [230] порывист, нагл, дерзновенен, обидящ, уязвляющ, кажется. Но сердце его уступит твоему впечатлению, и отверзется на восприятие твоего благотворнаго примера. – Анюта я с тобой немогу разстаться, хотя уже вижу двадцатой столп от тебя. –

Но что такое за обыкновение, о котором мне Анюта сказывала? Ее хотели отдать за десятилетняго ребенка. Кто мог такой союз дозволить? По что неополчится рука законы хранящая, на искоренение толикаго злоупотребления? В христианском законе брак есть таинство, в гражданском, соглашение или договор. Какой священнослужитель может неравной брак благословить, или какой судия может его вписать в свой дневник? Где нет соразмерности в летах, там и брака быть неможет. Сие запрещают правила естественности, яко вещь безполезную [231] для человека; сие запрещать долженствовал бы закон гражданский, яко вредное для общества. Муж и жена в обществе, суть два гражданина,

делающие договор в законе утвержденной, которым обещаваются прежде всего на взаимное чувств услаждение (да недерзнет здесь ни кто оспорить первейшаго закона сожития, и основания брачнаго союза; начало любви непорочнейшия; и твердый камень основания супружняго согласия) обещеваются жить вместе, общее иметь стяжание, возращать плоды своея горячности и дабы жить мирно друг друга неуязвлять. При неравенстве лет, можно ли сохранить условие сего соглашения? Если муж десяти лет, а жена двадцати пяти, как то бывает часто во крестьянстве; или, если муж пятидесяти а жена пятнадцати или двадцати лет, как то бывает во дворянстве, может ли быть взаимное чувств услаждение. [232] Скажите вы мне мужья старички, но скажите по совести, стоите ли вы названия мужа. Вы можете только возжечь огнь любовной, не в состоянии его утушить. Неравенством лет нарушается единый из первейших законов природы; то может ли положительной закон быть тверд, если основания неимеет в естественности? Скажем яснее он и несуществует. – Возращать плоды взаимной горячности. – Но может ли тут быть взаимность, где с одной стороны пламя, а с другой нечувствительность? Может ли быть тут плод, если насажденное древо лишается благодетельнаго дождя и питающия росы? А если плод когда и будет, но будет он тощ, невзрачен и скорому подвержен тлению. – Неуязвлять друг друга. – Се правило предвечное, верное, буде щастливою в супругах симпатиею, чувства их равномерно услаждаются, [233] то союз брачный будет благополучен; малыя домашния волнения скоро утихают при нашествии веселия. И когда мраз старости, подернет чувственное веселие, непроницаемою корою, тогда напоминовение прежних утех успокоит брюзгливую древность лет. – Одно условие брачнаго договора может и в неравенстве быть исполняемо. Жить вместе. – Но будет ли в том взаимность. – Один будет начальник самовластный, имея в руках силу, другой будет слабый подданник и раб совершенный, веление господа своего исполнять только могущий. – Вот Анюта благия мысли тобою мне внушенныя. Прости любезная моя Анютушка, поучения твои вечно пребудут в сердце моем впечатленны, и сыны сынов моих, наследят в них.

Хотиловской ям был уже в виду, а я еще размышлял о Едровской девке, и в восторге души моей воскликнул [234] громко: о Анюта! Анюта! Дорога была негладка, лошади шли шагом; повозчик мой вслушался в мою речь, оглянувшись на меня: видно Барин, говорил он мне улыбаясь и поправляя шляпу, что ты на Анютку нашу призарился. Да уж и девка! Неодному тебе она нос утерла... Всем взяла... На нашем яму много смазливых, но перед ней все плюнь. Какая мастерица плясать! всех за пояс заткнет, хоть бы кого... А как пойдет в поле жать... загляденье. Ну... брат Ванька щастлив. – Иван брат тебе? – Брат двоюродной. Да веть и парень! Трое вдруг молодцов стали около Анютки свататься; но Иван всех отбаярил. Они и тем и сем, но нетутта. А Ванюха тотчас и подцепил... (Мы уже въезжали в околицу)... Тото, Барин! Всяк пляшет да некак скоморох. – И к почтовому двору подъехал. [235]

Всяк пляшет, да некак скоморох, твердил я вылезая из кибитки... Всяк пляшет да некак скоморох, повторил я наклоняяся, и подняв развертывая........ [236]